Межкультурная коммуникация: направления и перспективы «Горячие точки» и универсальные стратегии в коммуникации русских и австрийцев
Статья посвящена межкультурной коммуникации. Рассматриваются «горячие точки» МКК, такие, как налаживание контакта, обращение и приветствие, согласие и отказ, выражение критики и комплименты. Также приводятся универсальные стратегии, помогающие в МКК: задавание вопросов, спонтанное непрошенное приведение фоновой информации, стратегии аргументации (рекомендуется, например, максимальная эксплицитность и избегание неточных указаний времени и дистанции и косвенных актов речи) и учет постулатов общения, равно как и правил вежливости и соблюдения статуса. Приводятся примеры из русско-австрийского общения. Подчеркивается необходимость межкультурной чувствительности (intercultural awareness) и – по возможности – переноса приобретенных в одной культуре навыков и знаний на другую.
Спецкурс «Культурное пространство Санкт-Петербурга» в практике обучения иностранных учащихся русскому языку
Предлагаемая лингвометодическая культурологически ориентированная модель обучения РКИ, разработанная на материале спецкурса и строящаяся на коммуникативно-интерактивной основе, дает возможность иностранным учащимся познакомиться с культурой Санкт-Петербурга и использовать полученные знания в межкультурной коммуникации.
Портал Russkie.org публикует полный текст выступления сотрудника Института славяноведения и балканистики РАН, известного политолога Олега Борисовича Неменского на экспертном круглом столе "Современная русская идентичность в России и за рубежом".
Становление российской политики в отношении «соотечественников за рубежом» идёт медленно и с трудом, но для этого есть ряд вполне объективных причин. У России никогда прежде не было позитивного опыта в этой сфере. Для XIX века такой вопрос по большому счёту и не стоял, а в ХХ веке в бывших согражданах за рубежом видели оппонентов или даже врагов. Кроме того, впервые за довольно долгое время сложилась ситуация, при которой русский народ, не меняя мест своего традиционного проживания, оказался разделён всё более заметными политическими границами. Проблемой остаётся и идентичность самой российской государственности, определения стратегического видения её будущего. А ведь это – определяющий момент для всей системы отношений с диаспорой. Несомненно, со всем этим связана и путаница в определении содержания термина «соотечественники за рубежом».
Предметом моего выступления является политика России по отношению к собственно русской диаспоре. И здесь мы сталкиваемся с терминологическими трудностями, ведь никаких юридических или просто лексических средств по выделению именно русских среди общей массы тех, на кого распространяется понятие «соотечественники за рубежом», нет. Это можно сказать и про формулировки закона 1999 года («О государственной политике Российской Федерации в отношении соотечественников за рубежом»), и про их уточнение в «Концепции поддержки Российской Федерацией соотечественников за рубежом на современном этапе», принятой президентом в 2001 году. На деле же за границами России развёртывается всё более заметный процесс консолидации русских общин, в отношении которых трудно и неправильно проводить одну и ту же политику, что и в отношении, например, организаций Всемирного конгресса татар.
Актуальность перемен в этой области подчеркнули события в Эстонии весной прошлого года – они показали, что создание системы взаимоотношений с русскими и русскоязычными гражданами других государств – это не только моральный, но и политический долг России перед международным сообществом. При этом с политикой в отношении русских общественных организаций проблем ещё больше, чем в отношении тех же татарских, ведь татары хотя бы имеют статус коренного народа России, а за русскими такого статуса нигде в нашем законодательстве не прописано. Более того, нет никаких формальных увязок Российской государственности с русским народом, ни в плане представительства его интересов, ни в плане включения в государственную систему органов его самоуправления. Есть только фиксация в Конституции русского языка в качестве государственного. При этом становится всё более ясно, что России необходимо выработать юридические и лексические понятия, которые позволили бы ей проводить особую политику в отношении русскоязычных жителей соседних и отдалённых стран.
Основная проблема здесь – введённое в наше сознание ещё Конституцией 1936 года и господствующее у нас по сей день (не де-юре, но де-факто) советское понимание национальной принадлежности. Оно основанно на социо-биологических понятиях идентичности, и потому провоцирует во многом искусственную путаницу в определении и различении «этнических русских» и «русскоязычных». В этом плане большой победой, на мой взгляд, стало введение в 2007 году не в законодательство, но в официальный российский лексикон, такого понятия как «Русский мир». Указом Президента России был даже учреждён получающий государственное финансирование фонд с таким наименованием. Показательно, что в документе по идеологии этого фонда есть следующая фраза: «формируя «Русский мир» как глобальный проект, Россия обретает новую идентичность». Примечательно также, что этот документ начинается со слов «Русский мир» - это не только русские». Введение этого понятия в официальное употребление – принципиально важный момент во всей политике России в отношении соотечественников за рубежом. Оно впервые в нашей практике объединяет людей не по социобиологическому, а по культурно-языковому критерию. Благодаря ему преодолевается прежняя путаница с различением этнических русских и русскоговорящих, преодолевается и биологизаторский подход к определению русской идентичности жителей по крайней мере зарубежных стран. Членами Русского мира признаются все, для кого русский язык является своим, что было подчёркнуто всей программой «Года русского языка», каковым и был объявлен 2007 год.
Однако понятие Русского мира, сколь бы революционным и необходимым оно бы ни было, не способно решить другой крайне сложной проблемы всей обозначенной сферы политики, а именно: различение русских общин за рубежом, проживающих на своей исторической территории, и эмигрантских диаспор, разделённых на различные «волны» и имеющих во многом иную идентичность. «Русский мир», определяемый как «глобальный», одновременно и принципиально внетерриториален. Между тем такое различение необходимо, так как проблемы у представителей Русского мира на Украине, в Белоруссии, Казахстане, некоторых областей в других бывших частях Российской Империи и Советского Союза, и проблемы у русских во Франции, США или ЮАР принципиально различны. Эти части Русского мира имеют совершенно разную структуру, совершенно разные запросы, совершенно разные понятия о своих национальных правах и интересах. Такого же различения они ждут и от России. Так, например, проблематика Гуманитарного съезда в Северодонецке на Украине просто немыслима для съезда русских организаций, например, Великобритании, даже если такой съезд там состоится. Различна сама идентичность русских в этих странах: русские эмигранты ориентированы на интеграцию в национальные сообщества новых стран проживания, и лишь на определённые формы сохранения связей с Россией и русской культурой. Русские на Украине себя эмигрантами не чувствуют, и с этим надо считаться. Различны и интересы России в деле взаимодействия с ними. Работа со столь различными частями Русского мира не может быть однотипной.
Возможно, наравне с понятием о Русском мире было бы полезно введение в официальный российский лексикон (я здесь не говорю о законодательстве) такого понятия как «Русская земля», под которой могла бы пониматься территория традиционного распространения русской культуры. Это понятие свойственно всей нашей культуре, мы его усваиваем ещё в школе, читая русский эпос, русские сказки, произведения древней русской литературы, без этого понятия немыслима и вся великая русская литература XIX, да и ХХ века. Понятие о Русской земле – это ярко выраженное свойство русской идентичности, уходящее своими корнями в глубокую древность. По сей день оно принципиально важно для Русской Православной церкви, являясь обозначением её традиционной канонической территории. И именно оно может позволить нам различать среди зарубежных представителей русской культуры в разных странах собственно русских автохтонов и русских эмигрантов.
Примечательно, что здесь может быть выгодно использован уже упомянутый факт отсутствия формальной увязки Российской государственности с русскими, с русским народом. Россия представляет интересы «многонационального российского народа» и имеет свою «Российскую землю», официальную российскую территорию. В этом плане введение понятия Русская земля никак не должно ассоциироваться с территориальными претензиями Российского государства. Многонациональная Россия вполне может признавать наличие зарубежных территорий традиционного проживания одного из народов, населяющих Россию. Кстати, стоит сказать и о том, что та же Украина, будучи национальным государством, допускает для обучения в школе одобренные министерством учебники и карты, в которых этнической территорией украинцев обозначены земли в соседних Словакии, Польши, Белоруссии и России. При этом в России указываются не только обширные территории в Южном Федеральном округе, но также и в Сибири и на Дальнем Востоке. При этом, ещё раз оговорюсь, речь здесь идёт не о введении понятия о Русской земле в законы России, но лишь о введении его в официальный лексикон, как это и было сделано с понятием «Русский мир». Во всяком случае, это гораздо более реалистично, чем не раз выдвигаемые проекты официального признания русского народа «разделённой нацией», что бессмысленно без маловероятного сейчас изменения правового статуса русского народа в России.
Несомненно, однако же, что такое нововведение вызовет негативную реакцию у других стран, особенно у наших соседей. Для её предотвращения или, по крайней мере, смягчения, можно и нужно использовать лексические возможности других языков по различению «русского» и «российского». Надо настаивать на переводе этого выражения, например, на украинский язык прилагательным «руський», а никак не «російський», на польский язык как «Ziemia Ruska», а не «Ziemia Rosyjska», на французский как «La terre de Rus’», а не «La terre de Russie», на английский как «Rus’ territory» (или же «Rusian territory», по аналогии с внедряемым сейчас в английский язык словом «Belarusian»), а не «Russian territory», и т.д. Опять же, эта игра слов, пропагандируемая сейчас по всему миру в первую очередь украинской диаспорой и её историографической традицией, может здесь сослужить России хорошую службу, отведя её от лишних и напрасных упрёков в экспансионизме.
Введение понятия о Русской земле имело бы огромное значение и для дальнейшей реанимации русской идентичности, причём как русских на Украине, в Белоруссии и Казахстане, так и русских в самой России. Ведь никуда не убежать от того факта, что русское самосознание отсылает нас ко временам единства Руси и к понятиям её территориальной полноты. Российская государственность с центром в Москве изначально строилась на основании идеологии «собирания русских земель». Определённое территориальное понимание русскости было свойственно всей её истории и сопутствовало всему пути развития русского национального сознания до наших дней. Любой русский, наверное, хоть раз задавался вопросом, почему город – «Мать городов русских» является столицей соседнего и вроде как совсем не русского государства. Это важнейшая проблема русской идентичности в наши дни, тот слом, который обусловливает её кризис.
Возрождение официальной Россией понятия о Русской земле могло бы оказать большое позитивное влияние на национальное самочувствие русского народа как внутри России, так и за её границами. Оно призвано обосновать факт распространения преобладающего влияния русской культуры далеко за пределами Российской Федерации. Оно же может дать идеологическую основу как для деятельности русских общественных и культурных организаций в областях традиционного распространения русской культуры, так и для работы с ними официальной России.
