Межкультурная коммуникация: направления и перспективы «Горячие точки» и универсальные стратегии в коммуникации русских и австрийцев
Статья посвящена межкультурной коммуникации. Рассматриваются «горячие точки» МКК, такие, как налаживание контакта, обращение и приветствие, согласие и отказ, выражение критики и комплименты. Также приводятся универсальные стратегии, помогающие в МКК: задавание вопросов, спонтанное непрошенное приведение фоновой информации, стратегии аргументации (рекомендуется, например, максимальная эксплицитность и избегание неточных указаний времени и дистанции и косвенных актов речи) и учет постулатов общения, равно как и правил вежливости и соблюдения статуса. Приводятся примеры из русско-австрийского общения. Подчеркивается необходимость межкультурной чувствительности (intercultural awareness) и – по возможности – переноса приобретенных в одной культуре навыков и знаний на другую.
Спецкурс «Культурное пространство Санкт-Петербурга» в практике обучения иностранных учащихся русскому языку
Предлагаемая лингвометодическая культурологически ориентированная модель обучения РКИ, разработанная на материале спецкурса и строящаяся на коммуникативно-интерактивной основе, дает возможность иностранным учащимся познакомиться с культурой Санкт-Петербурга и использовать полученные знания в межкультурной коммуникации.
Жизнь писателя Исаака Башевиса Зингера — единственного Нобелевского лауреата, писавшего на языке «идиш», — полна загадок и противоречий, которые не разрешились и после его смерти в 1991 году. Биография, написанная журналисткой газеты Le Monde Флоренс Новилль (Florence Noiville), не дает ответов, но проясняет вопросы. Она ярко описывает обстоятельства жизни Зингера — и в Польше, где он вырос и стал писателем, и в Америке, куда он иммигрировал тридцатилетним и где начал с нуля.
Флоренс Новилль — «Исаак Б. Зингер: жизнь». Florence Noiville — Isaac B . Singer : A Life
Рецензент книги Д.Т.Макс (D.T.Max) так характеризует первый период жизни писателя:
С детства жизнь разрывала его надвое: его отец был суровым раввином и мистиком. Мать — столь же непреклонной рационалистской. Исаак в детстве подслушивал из-за двери их яростные споры за кухонным столом о теории познания. Эта раздвоенность в семье, высокие темы споров, отцовский мистический подход к миру и материнский — рациональный, до некоторой степени определили характер и судьбу сына: он стал писателем. К двадцати восьми годам — уже известным писателем. Теперь он пытался подсмотреть и подслушать весь окружавший его мир. Но этот мир начал шататься. Шел 1934 год.
Первым в Америку иммигрировал старший брат — Израэл Джошуа. Он тоже стал писателем и в Америке сразу получил признание лучших еврейских литераторов. Многие и до сих пор считают его гораздо более серьезным писателем, чем младший брат. Он тоже писал на «идиш», был взыскательным стилистом и не разрешал переводить свои вещи на английский язык. В 1935 году Израэл Джошуа вытянул в Америку младшего брата.
Культурный шок, поразивший Зингера в Америке, могут представить себе только иммигранты. Сам он называл это «фатальным безразличием», сковавшим его на годы. Он ничего не писал и подумывал о возвращении в Польшу. (Много позже это состояние описано в романе «Враг. История любви».) Исследователи творчества Башевиса Зингера пытались рационально истолковывать его долгое молчание в Америке и его подавленность. Одни объясняли это тем, что вместо полноценного «идиш» европейских евреев он нашел в Америке вульгарную смесь этого языка с американским английским, польским, русским и с нью-йоркским слэнгом. Уровень читателей литературы на «идиш» был пугающе низким. Другие объясняли его мрачность реакцией на трагедию Европы, растерзанной войной. Третьи считали, что он боялся депортации, поскольку у него была лишь туристская виза.
Биограф Новилль неожиданно добавляет ко всем этим объяснениям еще одно — иррациональное: Исаак, помимо всего прочего, был подавлен славой брата и боялся, что будет писать хуже него. А главное — что он не будет соответствовать «пуризму» Джошуа, писавшего исключительно для тонких ценителей своего исчезающего языка. Это объяснение получает некоторое право на существование ввиду того факта, что Башевис Зингер снова начал писать почти сразу после неожиданной смерти своего 50-летнего брата от инфаркта в 1944 году. Его словно прорвало. Новилль пишет:
Со смертью Джошуа умерли и заветы отца. Перед Исааком открывалась возможность найти свои собственные пути познания мира. Более того, теперь он — последний мужчина в роду Зингеров — принял писательство как долг, как необходимость продолжать дело брата.
Известность в Америке пришла в конце 1940-х годов с рассказом «Дурак Гимпель», переведенным на английский Солом Беллоу. Поразительно, что, несмотря на громкий успех рассказа, Башевис Зингер никогда больше не доверил переводы своих вещей Солу Беллоу. Он делал их сам с помощью далеко не столь известных переводчиков. Почему? Похоже, что Беллоу переводил его слишком близко к оригиналу, в то время, как сам Зингер мудро делал не переводы, а то, что он называл «вторым оригиналом». Он чуть переписывал свои вещи в расчете на восприятие англоязычных читателей — например, ослабляя иудейскую мистику своих историй. В Америке он сумел стать, по выражению биографа, «домашним магическим реалистом с элементами модернизма, доступными пониманию относительно широкой читательской аудитории».
После получения Нобелевской премии в 1978 году Зингер стал достопримечательностью Нью-Йорка — «волшебником с Западной 86-й улицы»: The Magician of West 86th street — как его называли. Он десятилетиями обедал в одной и той же невзрачной еврейской закусочной, куда к нему приезжали рассуждать и спорить читатели из Бруклина, из Лондона, из Варшавы… Но по свидетельствам всех его знакомых и визитеров, Башевис Зингер, обретя славу, не обрел покоя:
Сквозь неотразимое обаяние Зингера проглядывал вдруг совсем другой человек — горький, путаный, испытывавший то гордость своими достижениями, то отвращение к самому себе. В отношениях с женщинами он вечно занимался манипуляторством, которого потом стыдился. Он, например, бросил в Польше в 1930-х годах женщину с пятилетним сыном — его сыном. Может быть, он слишком многим пожертвовал своему творчеству, а когда достиг всего, чего добивался, увидел, что оно не стоило таких жертв.
Башевис Зингер написал как-то: «Я бы сказал, что большая часть человеческой истории есть история предательства — себя или других». Очевидно, что это горькое откровение он относил, прежде всего, к самому себе.
