Межкультурная коммуникация: направления и перспективы «Горячие точки» и универсальные стратегии в коммуникации русских и австрийцев
Статья посвящена межкультурной коммуникации. Рассматриваются «горячие точки» МКК, такие, как налаживание контакта, обращение и приветствие, согласие и отказ, выражение критики и комплименты. Также приводятся универсальные стратегии, помогающие в МКК: задавание вопросов, спонтанное непрошенное приведение фоновой информации, стратегии аргументации (рекомендуется, например, максимальная эксплицитность и избегание неточных указаний времени и дистанции и косвенных актов речи) и учет постулатов общения, равно как и правил вежливости и соблюдения статуса. Приводятся примеры из русско-австрийского общения. Подчеркивается необходимость межкультурной чувствительности (intercultural awareness) и – по возможности – переноса приобретенных в одной культуре навыков и знаний на другую.
Спецкурс «Культурное пространство Санкт-Петербурга» в практике обучения иностранных учащихся русскому языку
Предлагаемая лингвометодическая культурологически ориентированная модель обучения РКИ, разработанная на материале спецкурса и строящаяся на коммуникативно-интерактивной основе, дает возможность иностранным учащимся познакомиться с культурой Санкт-Петербурга и использовать полученные знания в межкультурной коммуникации.
В русском языке для обозначения тех или иных эмоций существуют специфические слова (и их немало!), у которых точных аналогов в других языках нет. В них многое отразилось. К примеру, традиционные представления народа о морали и духовных ценностях.
А еще, говорит Ирина Левонтина, старший научный сотрудник Института русского языка имени Виноградова, в русском языке чрезвычайно подробно, до тонких нюансов, разработана лексика щепетильности: «Это все, что связано с боязнью в человеческих отношениях как-то задеть другого человека. Ведь есть в русском языке слова "совестно", "неловко", "неудобно". Вот русское слово "неудобно", например. Нам кажется, что специфические концепты — это слова типа "душа" или "тоска". На самом деле, это не так. Иногда самые мелкие такие бытовые словечки, совершенно не пафосные, оказываются очень специфическими и трудно переводимыми. Слово "неудобно", действительно, очень такое русское слово, трудно переводимое на другой язык. Например, "после десяти звонить неудобно". Есть даже такой фильм "Русский дом", где играют Брандауэр и Мишель Пфайффер (она играет русскую героиню). Мишель Пфайффер там замечательно красивая, но русскую жизнь в фильме показывают немножко смешно. Однако, там есть такой эпизод, где он говорит: "Пойдемте к вам" (или "Пойдемте ко мне", не помню). И она отвечает: "Это неудобно". И он пытается выяснить, что она имеет в виду, и предлагает разные переводы. "Нет, нет, не то", — отвечает она. Просто неудобно.
И вот основной концепт в русском языке в этой сфере — это концепт обиды. Слово "обидно" чрезвычайно трудно переводимо. В языках обычно есть слова, например, европейских типа "ранить" или "оскорбить". Но словечко "обидно" сводится к такой комбинации слов, что "я к тебе так хорошо отношусь, я от тебя ждал, что ты будешь ко мне тоже хорошо относиться, а ты вот так сделал, значит, наверное, ты ко мне недостаточно хорошо относишься!" Весь этот клубок эмоций, который именно связан с тонкостями отношений, чрезвычайно трудно переводимый. Гости салат не съели — обидно. Эту эмоцию "обидно" трудно передать… Все можно объяснить на любом языке. Но русский язык сразу вкладывает нам в уста уже готовый комплекс эмоций — "обидно"».
— А еще в этом ряду очень часто все модификации от слова «жалеть» — « жалость » , « жалко » .
— Да, «жалость» тоже очень характерная такая эмоция. Именно про жалость часто писали, как про русскую эмоцию. Но я другое слово хотела упомянуть. Слово «попрек» — попрекать куском хлеба. Тоже трудно переводимая вещь. Человек сделал что-то хорошее, казалось бы, он совершил хороший поступок.
— Но вслух заявляет об этом.
— Но этот поступок может полностью перечеркнуть, если он вдруг скажет — вот я тебе то-то, а ты не ценишь. Всё! Тогда лучше бы он этого хорошего не делал. Для русского языка «попрекать» (к вопросу об оценках) — это ужасно. Это слово выражает очень отрицательную оценку. Если я скажу: «А, так ты меня попрекаешь!», человек сразу начнет оправдываться: «Нет, нет, не попрекаю, я просто так». Анна Каренина говорит про Вронского: «Человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, хуже, чем бесчестный человек. Это человек без сердца». Вот это совершенно такая русская конструкция — человек пожертвовал общественным мнением, всем, сломал свою жизнь, карьеру ради нее. Но он как-то неосторожно об этом упомянул — и все. Лучше бы он был подлецом, ничего хорошего не делал. Это хуже, чем бесчестный человек. Здесь Толстой очень хорошо выразил такое русское представление.
Конечно, такие вещи можно переводить, но переводчик очень часто сталкивается с большими трудностями, особенно когда какое-то слово является ключевым, скажем, для художественного произведения. Как, например, у Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть ключевое слово «надрыв». Русский надрыв. Нам кажется, что это что-то такое, идущее из глубины веков. Ничего подобного. Слово «надрыв» в этом значении как раз придумал Достоевский и ровно в романе «Братья Карамазовы». До этого у него практически этого нет. А в романе «Братья Карамазовы» это слово становится ключевым. Там главы называются «Надрыв в избе», надрыв еще где-то. «Я не могу сидеть подле надрыва», — говорят герои. Надрыв, надрыв… И переводчики страшно мучались. Один переводчик на английский язык сделал примечание, что надрыв это такое слово, которое объяснил, а дальше переводил по-разному, где-то «истерика», где-то еще. Но мы-то понимаем, что истерика и надрыв несколько разные вещи. Но он везде перевел разными словами, тем самым, идея Достоевского, что надрыв — это некоторое понятие, которое объясняет все поведение героев, ключевое слово, вокруг которого построено все смысловое пространство романа, это рассыпается. А другая переводчица на немецкий язык взяла и оставила это слово без перевода и сказала, что если слово «перестройка» выучили, так уж «надрыв» тем более выучат.
— Смотрите, Ирина, мы почему-то все больше говорим о каких-то вещах грустных, негативных. А я сейчас воспоминаю, что благодаря фильмам американского производства, мы узнали, что бывают в межличностных, особенно, в семейных отношениях ситуации, когда человек говорит: «Я тобой горжусь». И вроде перевод, с точки зрения языка, абсолютно безупречный, но вот это постоянное, с легкостью необыкновенной произносимое «я тобой горжусь», не свойственно взаимоотношениям носителей русского языка. У нас, допустим, отец сыну такие слова может сказать лишь в исключительных случаях. Хотя, может быть, теперь уже начали чаще так говорить.
— «Я тобой горжусь» — да. Сейчас вошло в русский язык еще одно выражение — «ты лучший». Молодежь так говорит. Наряду с разными формулами теперь и «респект» встречается.
— Но ведь все это воспринято из чужой культуры.
— Да, воспринято, ну и что? Нормальная жизнь культуры, когда она не изолирована, а она то, что ей понравилось и пригодилось в другой культуре, берет. Но вообще вы заметили очень важную вещь. На миф русского национального характера очень большое влияние оказали (на представление о том, что такое русский национальный характер), в частности, работы философов типа Бердяева, где русский национальный характер рисуется чрезвычайно мрачно. Бердяев так и говорит, что русские почти не умеют радоваться, что вокруг нас эти большие грустные пространства, уныние. И Розанов тоже писал — «долгие ноченьки, долгая зима» и так далее.
Между тем, когда занялись такими трудно переводимыми словами, обнаружили, что, на самом деле, в русском языке есть и слова очень радостные, приятные и, не боюсь даже этого слова, гедонистические. Весь этот спектр — радость, счастье — устроен совершенно не так, как в основных европейских языках. Между прочим, если говорить об американских фильмах, мы очень часто слышим в переводе, когда хозяйка подходит к гостю и говорит: «Ну, вы счастливы?» Конечно, по-русски так сказать нельзя. По-русски «счастье» — это эмоция очень большого накала. А по-английски это слово употребляется размыто.
Но я хочу о другом слове рассказать. В русской языковой картине мира очень хорошо разработано все, что связано с большими пространствами, что совершенно понятно, потому что тут географический детерминизм. Пространства, действительно, большие. Люди уезжали. Скажем, если девушка куда-то выходила замуж далеко, или сын уезжал в город на заработки, то, действительно, можно было много лет или никогда их не увидеть. Поэтому все эмоции, связанные с расставанием, очень развиты и разработаны в языке — и в песнях, и в фольклоре, и в литературе. Скажем, слово «разлука» трудно переводимо на другие языки. Есть слова типа «расставание», но вот слово «разлука», то есть это такое расставание, которое связано с эмоциональной болью. Разлука не может быть приятной. Разлука — это то, что вызывает страдание.
— Ну вот, вы опять о грустном.
— Пожалуйста, Вернемся к приятному. Я очень люблю русское слово «соскучиться». Русское слово «соскучиться» абсолютно не переводимо ни на какие известные мне языки. В языках есть слово, допустим, miss. Это все-таки не «скучать», а скорее «не хватать» — «Нам вас не хватает». Что такое соскучиться? Соскучиться ведь можно по человеку, к которому привязан, с которым привык к непрерывному контакту. Если я человека вижу раз в два года, а потом его не видела три года, то уже сказать, что я по нему соскучилась довольно трудно. Дальше. Нельзя сказать через 10 лет, что «как я по тебе соскучилась». Это невозможно. Либо человек соскучился через две недели, или через пять дней, или через месяц, но уж через десять лет не соскучишься. Тогда можно сказать, что все десять лет скучал. Но, «соскучиться» это слово, в котором есть приятное предвкушение встречи. Человек очень часто употребляет это слово, как раз тогда, когда желанная встреча уже состоялась или вот-вот состоится. У Чехова Дымов едет к жене на дачу, везет в свертке белорыбицу, какие-то вкусности, соскучился. Он с удовольствием предвкушает, как он сейчас встретиться со своей женой. Или люди уже встретились. И человек блаженно повторяет «Как же я соскучился». В слове «соскучиться», при том, что оно связано с разлукой, есть радость встречи. И это очень радостное слово, которого нет в других языках.
— Но смотрите, оно все равно ведь не без оттенка горечи.
— Конечно. Но все-таки оно оптимистично.
— Однако, может быть и другой контекст: человек говорит, что я по тебе соскучился, давай встретим, но не встречает ответа.
— Да, говоря «я по тебе соскучился», он как бы навязывает своему собеседнику представление о том, что между ними существуют взаимные теплые отношения.
— А они не существуют. Все равно здесь есть грустный оттенок.
— Это язык сделал все, что мог. Это не в слове. А если жизнь не соответствует, если ему все-таки не удалось при помощи своей языковой демагогии навязать другому человеку представление о характере их отношений, если тот все-таки стоит на своем, что он бы сто лет его и не видел дальше, тот тут уж ничего не поделаешь. Язык может многое, но не все.
— Но при этом, не кажется ли вам, что все-таки Бердяев прав? И слов, выражающих абсолютную радость, незамутненную, счастливую эмоцию, куда меньше, чем выражающих отрицательные эмоции?
— Вот именно слово «радость» — это культурно-специфическое русское слово, которое выражает возвышенную, бескорыстную эмоцию. Бывает радость за другого. Человеку совершенно никакой личной от этого выгоды.
— Отличное, Ирина, слово. Но много слов ли мы можем поставить с ним в ряд?
— Да, есть, вполне. Сейчас их сосчитать трудно. Но, мне кажется, что русский язык совсем не мрачный. У русского языка огромные ресурсы для выражения разных теплых, положительных эмоций. Русский язык вообще очень эмоционален. По-русски, вообще, хорошо об эмоциях говорить.
